Смотрю на мужчину. Думаю, ну он молодой, примерно моего возраста, немного постарше. Посмотрела возраст - 49 лет. Ну да, на 9 лет постарше... Молодой... В 20 лет я думала, что 45 это уже старик.
Я Цоя не люблю, но понимаю, почему его любят другие. Цой — самое точное выражение 80-х. Всё, что было дальше, оказалось либо повтором, либо распадом.
Цой — явление пограничное: он чувствует, как сквозь ветшающую оболочку мира начинает сквозить неведомое. Оно может быть прекрасным, а может быть и ужасным — недаром большинство его песен маршеобразны, а главной темой стала война. Песни БГ не написал бы никто, кроме БГ, и даже хиты Шевчука, хотя его лирический герой гораздо типичней, мог написать только Шевчук. Но песни Цоя были бы написаны в любом случае, отпечатка личности на них нет — поэтому его герой чаще всего говорит о себе «мы». Это «мы» было немедленно подхвачено, хотя и не сбылось:
Мы хотим видеть дальше, чем окна дома напротив. Мы хотим жить. Мы живучи, как кошки. И вот мы пришли заявить о своих правах. Да-а-а! Слышишь шелест плащей — это мы! Дальше действовать будем мы! Четыре раза.
Именно это и не сбылось, потому что как декларировать — так это они запросто, а действовать — удел немногих; к сожалению, те, кто решил действовать, либо были убиты первыми, либо быстро разочаровались.
Мы родились в тесных квартирах новых районов. Мы потеряли невинность в боях за любовь. Нам уже стали тесны одежды, сшитые вами для нас одежды. И вот мы пришли сказать вам о том, что дальше...
Цой — последний поэт русского рока, он почувствовал гибель той среды, которая этот рок породила; в некотором смысле он уже вырождение. Его поэтика — предельное упрощение главных мотивов и приёмов позднесоветской поэзии; это не примитив, но очень сильная редукция. Московский поэт и теоретик рока Алексей Дидуров, который носился с Цоем задолго до его славы, то есть примерно года с 1983-го, сказал, что увидел в Цое большого поэта после песни «Я — асфальт».
Я — асфальт. Я свой сын, свой отец, свой друг, свой враг. Я боюсь сделать этот последний шаг.
И поэтика Цоя — в самом деле асфальт, плоский и твёрдый, но хранящий дневное тепло. Время Цоя — ночь, когда асфальт это тепло отдаёт. Не знаю, в какой степени это его добровольный выбор, но он — именно человек, входящий в ночь; так вышло, что это время ему досталось. Куда более чуткий Окуджава, тоже очень плохо понимавший собственные туманные видения, написал об этом ещё раньше: «Медленно и чинно входят в ночь, как в море, кивера и каски». Цой стал первым глашатаем этой ночи:
И эта ночь и её электрический свет Бьёт мне в глаза, И эта ночь и её электрический свет Бьёт мне в окно, И эта ночь и её электрический голос Манит меня к себе, И я не знаю, как мне прожить Следующий день.
Была тут на выставке одной современной художницы. Она, знаете ли, умеет рисовать. Именно талант рисовальщика, что нынче - редкость. Отсюда - мощный эффект. Более всего меня привлекла и где-то даже напугала эта картина (статься о выставке - под cut-ом).
Какая милая и трогательная картина из советской жизни. Стабильность! Мир. Чтение. Дивный вид за окном. Именно за это мы так любим наши воспоминания об СССР.
